Знаете, о чём я подумал, глубокоуважаемые поисковые роботы?
Давно я не писал никаких новостей о происходящем, отчего может сложиться впечатление, что ничего и не происходит. А это отнюдь не так.
Работа над правкой "Черники" продвигается своим чередом, да так, что текст похудел уже на целую главу. Если всё пойдёт гладко, то, как я и обещал, в начале мая появится финальный вариант.
Второй роман тоже пишется, правда сейчас чуть медленнее. И вот, чтобы немного вас потроллить и показать, что он кардинально отличается от первого моего проекта, хочу показать вам черновик первой главы.
Встречайте: "Новенькие крылья".
Глава 1. Смерть.
Он хорошо запомнил момент смерти. Тот самый, после которого боль
прекратилась.
Ещё за долю секунды до этого всё его тело, каждый орган, каждая клеточка
кричали, вопили, орали во всё горло: «Я гибну, гибну, гибну!». Нервные
проводящие пути, узлы, синапсы в головном мозгу захлёбывались, не в силах
пропустить через себя чудовищный поток информации, сигнализировавший о том, что
искалеченный организм больше не в состоянии справляться с навалившимися на него
несчастьями и неисправностями. А в силу физиологических особенностей
человеческого существа, вся эта информация передавалась наиболее простым и
доступным образом – отчаянной, мучительной болью.
Вот если бы организм умел общаться внутри себя нейтральными с внешней стороны
сообщениями. Как письма или потоки данных в двоичном коде. Чтобы информацию
несла не форма, а содержание. Ведь по внешнему виду письма или электронного
сообщения ты никогда не догадаешься, что внутри. Никто не ожидает, что при
открытии такое послание врежет вам кулаком в лицо, зальёт потоком слёз или
наорёт так, что в ушах будет звенеть. Нет, по виду они все примерно одинаковые,
спокойные и нейтральные.
Жаль, что человеческая физиология не работает так же. Как было бы здорово,
если бы мозг получал обычный серый конверт, в котором скупым, деловым языком
перечислялось, что в нижней части тела, к примеру, происходит некоторый
беспорядок. Так, ничего существенного, если не брать в расчёт раздробленные
кости нижних конечностей, разбитые коленные чашечки, порванные мышцы и
сухожилия, и массу дырявых кровеносных сосудов, из которых теперь вытекает
жизненно важная для всего прочего организма жидкость. Да, чуть не забыл, ещё
есть некоторые проблемы в брюшной полости, где некоторое количество внутренних
органов вряд ли смогут в дальнейшем работать в прежнем режиме. Всё потому, что
из-за недавнего крайне кратковременного, но тесного контакта с радиаторной
решёткой и бампером небольшого грузовика всё, что находится в подотчётном теле,
испытало перегрузку, на которую эволюция не рассчитывала. И, кстати, уважаемый
мозг. В ближайших от тебя окрестностях тоже не всё идеально. Не стоит обращать
внимание на внешнюю, мягкую оболочку твоего вместилища, которая слегка
пострадала от близкого знакомства с очень жёстким и удивительно негостеприимным
асфальтом. Самое главное, что один из маленьких периферийных сосудов внутри избыточно
прочной черепной коробке – спасибо тебе, эволюция, хоть что-то ты делаешь на
совесть – так вот, этот сосуд лопнул и его содержимое сейчас заливает свободное
пространство, вместо того, чтобы питать положенную ему по рабочему расписанию
область мозга. То есть твою часть, дорогой мозг. Так что не удивляйся, если
совсем скоро ты начнёшь забывать, как зовут твоего носителя, какое пиво ему
нравится, куда он собирался пойти сегодня вечером, о чём последний раз плакал,
а также о таком пустяке, как правильно дышать. В остальном ничего нового, за
бортом умеренно тепло, солнце почти село, руки и пальцы в полном порядке, хотя
ногти уже пора бы подстричь. Пока, дорогой мозг, пиши, когда найдётся свободная
минута.
Увы, но человеческий организм работает совершенно иначе. Каждое сообщение,
проносящееся по его информационным дорожкам, абсолютно, безошибочно и предельно
ясно. Радость, голод, возбуждение, тепло, лютая стужа, восторг – каждый сигнал,
как фирменный поезд, имеет свою чёткую окраску.
В принципе, боль – это не информация. Это как раз окраска, вроде
восклицательного знака или красного флажка, которым помечают важные электронные
письма. Просто учитывая значимость для организма в целом, диапазон этих меток
гораздо шире – от лёгкой вспышки, если вы сели на канцелярскую кнопку, до
раскалённой кочерги, которой вам будут прижигать мозг, если случилось что-то
по-настоящему трагическое.
В его случае серьёзность совокупных проблем оказалась настолько велика, что
суммарный эффект важности передаваемых сообщений вылился в боль чудовищной,
адской силы. Он пытался смягчить её немного, снять остроту, выплеснуть наружу
хотя бы часть простым проверенным способом – криком. Увы, но челюсти, гортань и
язык почему-то самоустранились, а лёгкие были увлечены каким-то собственным
проектом, так что не смогли поставить достаточно воздуха хотя бы для стона.
Максимум, что получилось – несколько жалких кровавых пузырей на губах, которые
полопались почти беззвучно, не принеся ни капли облегчения. Боль продолжала
наполнять, распирать, накачивать тело, не находя выхода. За её раскалённым,
беззвучно воющим пожаром он не сразу осознал, что перестал чувствовать сначала
пальцы, потом руки, затем звук и свет. В кромешной темноте оставалось только
горящее тело и ноги, как будто он превратился в ритуальное чучело, сжигаемое
под радостные крики и смех по случаю какого-то народного праздника.
А потом всё закончилось.
Ему почудился тихий звук, как будто лопнул мыльный пузырь и боль пропала.
Вся, сразу и насовсем. Никакого тупого нытья в напряжённых мышцах, которое
остаётся в челюсти после того, как больной зуб покидает своё насиженное место,
никакого холодного пота и шума в ушах. Никаких последствий. Чик! Была боль – и нет.
Некоторое время он пытался осмыслить происходящее. Нет, не факт
исчезновения боли, а нечто совершенно бесполезное и бестолковое. Впрочем, как
обычно. Его почему-то заинтриговал вопрос о том, что именно сейчас лопнуло?
Тугой, накачанный болью шарик не выдержал внутреннего давления, так что боль
разлетелась по окружающему, предположительно безвоздушному пространству и
теперь не в состоянии вернуться, чтобы найти его тело и продолжать мучить его?
Лопнул он сам, так что в результате пропал объект мучений? Или треснул и
разлетелся весь окружающий мир, а вместе с ним исчезла и боль, поскольку ей не
осталось места в этой новой реальности?
Ему почудилось, что кто-то хмыкнул. Совсем неподалёку. Он попытался
покрутить головой, но кромешная тьма была одинакова во всех направлениях.
«Какого чёрта со мной произошло?»
Вопрос был задан рассеянно и адресовался в первую очередь самому себе, но
откуда-то возник слабый шелест, как будто в ветвях большого, с развесистой
кроной дерева, пролетел лёгкий ветерок. Шелест оформился в шёпот:
«Ты умер».
Эта концепция поразила его своей новизной.
«Быть того не может!»
«Это почему?»
«Но как же все обычные признаки? Разве я не должен был покинуть своё тело,
увидеть его стороны? Где яркий свет, где светящийся тоннель, в конце концов?»
Снова послышалось давешнее хмыканье, а потом шелест снова прошептал:
«Похоже, у тебя богатый опыт по части смерти. Тебе часто приходилось
умирать раньше?»
Он растерялся.
«Нет. Конечно, нет. Это у меня в первый раз, если... если это,
действительно, правда».
Шелест вздохнул.
«Правда, правда. Не сомневайся. Просто скажи мне: раз с тобой это в первый
раз, то где же ты нахватался всей этой ерунды про полёты вне тела и светящиеся
тоннели?»
Ему захотелось пожать плечами. Может быть, развести руками. Но поскольку он
не видел и не чувствовал ни плеч, ни рук, то засомневался в том, что они у него
есть. Поэтому просто подумал.
«Но ведь про это столько раз говорили, писали. Есть даже специальный термин
– посмертный опыт».
Невидимый собеседник вздохнул снова. Или ему это только почудилось? Он всё
никак не мог определиться с окружающим пространством – есть в нём воздух или
царит пустота? Ведь, если воздуха вокруг нет, то откуда взяться вздоху?
«Не отвлекайся. Ты слишком много думаешь».
«И ты туда же. Неужели это так плохо?»
«Вовсе нет. Важно только уметь выбрать, о чём нужно думать сейчас, а что
отложить на потом».
Разумно.
«С этим не поспоришь. Так о чём ты предлагаешь мне сейчас думать?»
«Ты заговорил о посмертном опыте. Извини, я бы не настаивал на этой не
сильно приятной теме, но лучше мы разберёмся в этом вопросе сразу, чтобы не
было никаких дальнейших иллюзий. Радуги, пони, единороги... Седые бородатые
мужики с ключами на поясе возле золотых врат. Или во что ты там верил при
жизни?»
Он задумался.
«Долго рассказывать. В разное».
«Ага, знакомая история. Информационное изобилие и постмодернизм. Раньше
было проще».
«Раньше – это когда?»
«Не бери в голову. Мы тут с терминологией пытаемся разобраться. Даты пока
подождут».
Он хотел было кивнуть, но вовремя сообразил, что в абсолютной темноте этот
жест также абсолютно бесполезен.
«Договорились. Так в чём ошибка?»
«Как всегда, в базовых понятиях. Ты понимаешь, что такое опыт? Опыт – это
повторяющееся событие, на которое ты научился правильным образом реагировать.
Вот если тебя треснули палкой по башке – это не опыт. Это шок, боль, возможно –
обида или сотрясение мозга. А вот когда ты научился убирать из-под удара голову
или заслонять её чем-нибудь во избежание всех вышеперечисленных неприятных
последствий – это уже опыт. До кого-то он доходит быстро, буквально с
второго-третьего раза. Другому надо лупить по темечку постоянно, чтобы он
чему-то научился. Начинаешь улавливать разницу? Прекрати уже пытаться кивнуть.
Я-то тебя вижу, а вот ты понятия не имеешь, какой у тебя сейчас глупый вид.
Лучше заведи привычку ясно выражать свои мысли».
«Хорошо, я тебя понял».
«Умница. Быстро соображаешь. Собственно, поэтому меня и прислали. Но
вернёмся к теме. Итак, мы определили, что опыт – это сумма полезных навыков,
приобретённых в результате реакции на повторяющиеся события, верно? Из этого
вытекает, что для того, чтобы рассуждать о так называемом «посмертном опыте»,
неплохо бы помереть несколько раз. Два-три, как минимум. А лучше – пару
десятков раз, чтобы снизить статистическую погрешность. А то, что некоторые,
отключившись на две, пять или десять минут, начинают потом рассказывать про
полёты, сияние, радость и серебряные трубы в руках ангелов – это примерно то же
самое, как рассуждения про автогонки после того, как ты один раз посидел в
кабине и подержался за руль. Согласен?»
Звучало убедительно, но привычка спорить по пустякам взяла верх.
«Но ведь... многочисленные свидетельства! Совпадающие в деталях до
мелочей!»
«Чушь собачья».
Голос был абсолютно нейтрален – ни раздражения, ни поучающих ноток. Его
обладатель явно никуда не торопился.
«Полная ерунда. Даже в рамках этих многочисленных свидетельств из всех
щелей лезут этно-культурные различия. В традиционно католических странах даже
атеистам мерещится Иисус и Дева Мария, православным машет ручкой Николай
Угодник, за протестантами приходят неперсонифицированные ангелы. Для индусов
носятся огненные колесницы, у китайцев ничего не происходит без драконов. И так
далее. Даже боюсь себе представить, что встречает последователей фаллических
культов или приверженцев богини плодородия».
Голос едва слышно хихикнул, как будто один из порывов ветра прошелестел
листвой чуть громче, чем остальные.
«Так что давай сразу отложим в сторонку все эти бредни, которыми себя
развлекают живые. У тебя сейчас свой, вполне конкретный, реальный,
действительный посмертный опыт. Сильно он похож на твои прежние представления?»
«Нет. Ни капельки. Если только... Как я могу быть уверен, что я
действительно умер? Что, если это только забытьё? Потеря сознания, кома? Может
быть, меня сейчас спасут? Бригады скорой помощи, иногда ведь они творят настоящие
чудеса».
«Нет, приятель».
В шелестящем голосе теперь сквозила лёгкая грусть.
«Это не твой случай. Твоя прежняя оболочка пришла в полную негодность. Даже
если внизу смогут запустить отдельные её части, тебе там больше не место.
Неужели ты так хочешь оказаться в плену жалкой развалины, которая даже не
сможет дышать самостоятельно? Скажу честно, иногда такое случается, но мне
всегда искренне жаль тех, кто застревает в таком положении. Это как пытаться
плыть с ногами в тазу, полном застывшего цемента. Врагу не пожелаешь. Хотя
враги и не по нашей части».
Ему стало грустно. По-настоящему. Даже захотелось заплакать. Но он понятия
не имел, существуют ли в этом мире слёзы и поэтому сдержался.
«Значит, я умер? Точно? Ты не пытаешься меня надуть?»
«За каким, спрашивается, лешим мне это нужно? У нас с тобой впереди куча
дел, так что мне нет никакого смысла водить тебя за нос. И не спрашивай меня,
пожалуйста, как я могу тебе это доказать. Со временем ты убедишься сам. Сейчас
тебе просто придётся поверить мне».
Он немного растерялся. Было грустно, непонятно, скомкано и запутанно. Он не
мог представить себе, где находится, что происходит и чем таким он сам по себе
сейчас является. А странный голос заявляет ему, что он должен поверить.
Поверить кому? Чему? Просто так?
«Именно. В этом и состоит парадокс веры. Всё то, что можно доказать – любым
путём – к вере не имеет никакого отношения. Все умозрительные построения,
традиции, верования, логические конструкции, материальные свидетельства – это
всё инструменты убеждения. Когда тебя приводят к чему-то. Вера – это совсем
другое. Это то, что принимаешь на инстинктивном уровне. Убеждение – итог, вера
– источник. Так понятнее?»
«Если подходить с такой точки зрения... Вполне».
«Самое главное – я не прошу тебя поверить во что-то. Я пока всего лишь прошу тебя поверить мне».
«Но, я же тебя совершенно не знаю! Как я могу тебе доверять?»
«Не доверять, а верить. Да и доверять ты мне можешь совершенно без опаски –
я ведь тебя ни в чём ни разу не обманул».
«Конечно, мы же с тобой едва знакомы!»
«Это ты так считаешь. Только вот то, что ты меня раньше не замечал, вовсе
не значит, что меня не было рядом. Я за тобой присматриваю довольно давно».
«Как-то не очень хорошо у тебя это получилось, если учитывать последние
события».
Он допустил в свои мысли немного сварливых интонаций. Разозлиться у него
почему-то не получилось.
«Это всё тело. Точнее, его отсутствие».
«Не понял?»
«Чего ты не понял? Ты удивился тому, что хотел бы разозлиться на меня,
впасть в ярость, наорать всяких обидных слов, а получилось только лёгкое
раздражение. Я тебе отвечаю на эту мысль – всё дело в отсутствии тела, точнее
говоря, вырабатываемых им гормонов, которые служат усилителями, проводниками и
выразителями большинства человеческих эмоций. Погоди немного – привыкнешь и
сможешь в полной мере насладиться чистотой чувств, не засорённых лишним
допингом».
«То есть теперь я стану бесчувственным? Стерильным?»
«Вовсе нет. Просто будешь чувствовать более тонко и чисто. Так, как это и
задумано. Не впадая в гормональный угар. Со временем тебе понравится».
«И в это я тоже должен поверить?»
«Если хочешь. Послушай, не ставь вопрос так, будто я тебя заставляю. Мне не
нужна от тебя вера в качестве акта капитуляции. Если у тебя почему-то не
получается, никто тебя торопить не будет. Мы отправим тебя пока в отстойник,
поболтаешься там некоторое время, может, пообщаешься с кем-то. Когда
определишься, я узнаю об этом, и мы вернёмся к разговору».
«Отстойник? Что это? Для кого он нужен?»
«Для балбесов, смыслом жизни которых было задавать вопросы и они не смогли
избавиться от этой привычки даже после смерти. А вот что он из себя
представляет, гораздо лучше видно снаружи, чем изнутри. Внутри-то там примерно
так же, как здесь – темень кромешная».
«И скрежет зубовный?»
«Не смешно. Зубами скрипят в темноте совсем в другом месте. За пределами
нашей юрисдикции».
«А время? Сколько времени можно находиться в отстойнике?»
«Ты что, уже навострил туда лыжи? Не забивай себе голову ненужными
вопросами, ты же не хочешь туда на самом деле».
«Почему ты так уверен?»
«Я уже говорил – я тебя знаю. Ты бы там помер со скуки, вторично, если бы
это было возможно. Что же касается времени, я на твоём месте уже перестал бы о
нём беспокоиться. Чего-чего, а этого добра у тебя теперь навалом. Целая
вечность».
Некоторое время царило молчание. Он пытался переварить всё услышанное. При
этом смутно догадывался, что загадочный собеседник, скорее всего, слышит каждую
его мысль, но тактично не лезет со своими комментариями. Даёт время
определиться.
«Можно ещё вопрос?»
«Валяй. Хоть десяток, лишь бы между нами не осталось недомолвок».
«Ты сказал, что присматриваешь за мной уже давно. Так ты что: мой
ангел-хранитель?»
Шелест снова хихикнул.
«Создатель, сколько пафоса! Термин довольно заезженный, но суть отражает
более-менее верно. Хотя я бы предпочёл определение «куратор»».
«Тогда поясни мне, пожалуйста, разве ангел-хранитель не должен беречь
своего подопечного от несчастий?»
«Всё ещё дуешься за тот грузовик? Ладно, не обижайся, это действительно
было больно. Только давай я тебе немножко уточню роль куратора, а то ты опять
пытаешься проецировать сюда какие-то сказки. Во-первых, к аварии я не имею
никакого отношения. Честно. Хоть меня и поджимали сверху насчёт поиска
подходящих кандидатур – у нас тут образовался небольшой дефицит кадров – я бы
сам ни за что не инициировал твой переход таким болезненным способом. Так что
грузовик – чистая случайность. Скажу тебе ещё больше – водитель тоже не
виноват. Чисто механическая поломка, совпадение, статистический казус. Так
бывает. Во-вторых, есть всеобщее заблуждение, что кураторы – или ангелы, если
тебе так привычнее – должны заниматься тем, чтобы прикрывать своих подопечных
крылышками от бед и несчастий, подстилать им соломку в нужном месте, чтобы они,
споткнувшись, не отбили свои нежные задницы и не расквасили себе носы.
Догадываешься, куда я клоню? Ты же взрослый, умный человек. Припомни, что было
для тебя большим источником опыта и мудрости? Удачи или поражения? Внезапная
халява или несчастье?»
Вопрос был из разряда риторических, поэтому он только усмехнулся в ответ.
«То-то же. Если бы кураторы работали так, как их постоянно просят
подопечные, то результатом была бы огромная толпа счастливых, но абсолютно не
приспособленных к жизни, беспечных и потому безоговорочно обречённых идиотов. А
это не совсем то, ради чего затевался весь проект. С этим-то ты спорить не
будешь?»
«Нет, не буду».
«Отлично. Плюс такой пустяк, как свобода воли. Даже если куратор приложит
все усилия к тому, чтобы подопечный сделал правильный выбор в своей жизни,
всегда есть пятидесятипроцентная вероятность, что тот поступит совершенно
иначе, потому что у него может быть другое мнение об этом выборе. И здесь мы
тоже бессильны».
Надо отдать голосу должное – он действительно умел коротко объяснять
сложные вещи. Возникшая было – нет, не обида, а скорее досада – улетучилась так
же быстро, как и возникла.
«Пожалуй, я действительно готов тебе верить».
«Конечно, можешь. Вот погоди немного, мы пообщаемся, и ты припомнишь
случаи, когда я был с тобой рядом. Может быть, даже вспомнишь мой голос».
«Да? Мы говорили раньше?»
«Конечно. Правда, роли у нас были немного разные. Ты в основном говорил, а
я тебя слушал. Редко, когда мне удавалось вставить словечко, но даже тогда ты
слышал меня не всегда. Далеко не всегда».
Ему стало немного стыдно.
«Извини, я же не знал, что это ты».
В ответ послышалась уже знакомая усмешка.
«Не бери в голову. Этого никто не знает. Повиси пока немного здесь, в
покое. Подумай о чём-нибудь своём. Я скоро вернусь».
«Когда?»
«Скоро, дружище, скоро. Не забывай – время для тебя больше не имеет
значения. Этого добра у тебя теперь навалом. Целая вечность».
Комментариев нет:
Отправить комментарий